flaming ice [sorrow made you]
А Макс тут написал прекрасное, да...
# 173 [Зеркало]
Сюр. Бред. Поток сознания. Почти сонгфик на песню Дома Кукол "Ядерная зима". Написан по мотивам заявки с ориджинал-феста. Посвящается дорогому человеку, который знает, что это посвящается ему.
Зеркало.
Слишком острые осколки разбитого зеркала ранили руки. Впивались тысячами игл-отражений, воспоминаний, чувств, мыслей, проникая глубже самого сердца – в ядро души. Ядро… Ядерное, готовое взорваться….
Алекс снова бредил. Врачи, к которым его регулярно водила мать в коротких промежутках жизни между бесконечными снами, говорили, что бессильны спасти его от этого бреда. Видения Алекса были похожи на выложенную в форме паутины мозаику – отрывочные образы сплетались в узор-сетку, такую на вид тонкую-тонкую, хрупкую-хрупкую – вот-вот порвется – такую, что, подобно любой надежной ловушке, не отпускает жертву до конца.
Алекс с детства боялся зеркал. Каждый раз, когда он слышал, как мать тихим напевом колыбельной убаюкивает его младшего брата, он срывался, бежал на чердак и искал старое, давно забытое всеми треснутое зеркало.
Всматриваясь в блестящую гладь, Алекс, как ни силился, не мог увидеть себя. Ему мерещились взрывы, снежные хлопья, уносимые бешено штормящим ветром, какие-то камни, раздробленные на тысячи островков посреди белого моря, и Она. Алекс, конечно же, не знал, кто Она такая. Просто у него и у Нее были похожие лица, но Она казалась смелее и отчаяннее. Он уважал Ее. Даже не зная Ее имени. Даже не зная Ее прошлого и настоящего. Алекс чувствовал, что Она одна во всем этом погребенном под снегом мире не боялась стихии. И почему-то восхищался Ею.
Но, когда Алекс неподвижно смотрел Ее судьбу в зеркале, подобно старому кино, ему становилось как-то тоскливо страшно за Нее, будто сознание пронизывала полная безысходности и отчего-то очень навязчивая мысль: «Она ведь одна не боится. Совсем одна…» . Тогда Алекс касался губами зеркала, надеясь хотя бы своим дыханием согреть ее посиневшие от стужи руки.
Эти сны продолжались несколько лет. Родители нередко находили Алекса в бессознательном состоянии на полу перед зеркалом. Как-то раз они даже спрятали зеркало, но Алекс неведомым образом отыскал его ночью в потемках, и тогда стало ясно: мир-за-гранью-зеркала уже не отпустит его. Но выбрасывать предмет боялись – это считалось дурной приметой.
И сны вновь продолжались.
В тех причудливых картинах, в которых реальность отражала выдумку, а выдумка – реальность, Алексу однажды удалось выдумать себя. Себя не из этого мира, а из того, по-ту-сторону. Это уже был не застенчивый старшеклассник-отличник, которого девчонки за глаза дразнили «ботаником» и «занудой», а другие мальчишки сторонились, называя «чокнутым», но могучий маг, знавший все тайны мироздания. Еще Алекс придумал себе, что сумеет спасти этот погибающий в ядерной пыли мир. И тогда Она впервые явилась к нему не как далекий призрак, но как живой человек. Почти живой. В этой нереальности все было на грани «почти».
Вроде бы Ее звали Линой, но Алекс не помнил точно, так как в свисте бесконечных вьюг, в остервенении взрывов и вое испуганных волков и собак все имена давно затерялись. Она поочередно подводила его к заброшенным, наполовину выжженным домам – так странно смотрелись эти пепелища в объятьях зимы, словно случайно вклинившиеся в стаю лебедей галки, - и Алекс с удивлением узнавал в них дома своих соседей, родительский особняк, школу. Что-то липкое, густого темно-красного цвета стекало с дверей, и он поспешно отворачивался, интуитивно ощущая, что это что-то, в чем была испачкана деревянная поверхность, не нужно помнить.
Раз оглянувшись, Алекс заметил, что в глубине улицы горел костер. Какие-то странные люди: то ли карлики, то ли уродливые дети плясали вокруг него, возводя руки к небу в молитвенном жесте, а в центе костра, подобно языческому богу, возвышался страшный мужчина средних лет. Алекс припомнил в нем кого-то то ли из святых, то ли из демонов своего мира – в детстве он видел до боли похожие лица на иконах и старинных картинах в музее, но имен вспомнить не мог. И что хуже - совсем не мог спасти этого сурового человека, чья плоть уже начинала принимать оттенок угля и пепла. А карлики все метались из стороны в сторону, выполняя причудливые акробатические трюки, и указывали пальцами на двух людей.
Неожиданно Лина схватила Алекса за руку.
- Бежим отсюда, они увидели тебя, значит, теперь убьют, - послышался ее сбивчивый шепот.
Алекс покорно последовал за девушкой, пробиваясь сквозь плотную завесу из снега. Он не чувствовал ни опасности, ни погони, просто запомнил, что затем были снег, Ее кровь, его кровь, снова снег, взрыв, костер, тьма… смерть?..
* * *
Пробуждение было болезненным. Алекс ощущал, что все его тело опутывают шипящие змеи, плотно сжимая кольца, стягивая грудь, словно прочными ремнями, не давая дышать. Он боялся шевелить пальцами – вдруг змеи укусят и в то же время мучительно хотел изогнуться, вырваться, разорвать эти ядовитые веревки и, вдохнув полной грудью, бежать туда, где его ждут, где нужна его помощь. Прямо сейчас.
- Он пришел в себя, успокойтесь, мадам. Теперь все будет нормально.
Послышались негромкие всхлипы и рыдания. Чей-то крик.
Алекс открыл глаза и тут же зажмурился от неожиданной вспышки яркого света. Минуту спустя, вновь открыв глаза, он досадливо поморщился – слишком явственно в нос ударил резкий запах лекарств. Несколько фигур в опасно белом, как снега ядерной зимы, суетились вокруг постели, к которой он был прикован не змеями – ремнями. Нет, то были обычные провода. Алексу хотелось дернуться, чтоб ударило током, чтоб сознание вновь вернуло картины другого мира, но вид упавшей на колени перед кроватью матери резко остановил неосторожный порыв. И все же и мать, и врачи в момент пробуждения казались Алексу даже уродливее тех странных карликов Ее мира. Мира Лины.
К вечеру Алекса выписали. Как он позднее выяснил, на этот раз он провел во сне дольше времени, чем обычно, - почти трое суток, поэтому на второй день его срочно доставили в больницу. Алекса раздражали эти глупые попытки вырвать его из той единственной реальности, в которой он чувствовал себя нужным. Сдаться и смириться - означало проиграть этим исчадьям ядерных катастроф, суетящихся в плясках вокруг первобытных костров, а что еще хуже - поверить безобразным врачам в белых халатах, пахнущих чужой болью. Поверить в то, что увиденный мир – лишь галлюцинация. И Она – иллюзия. Нет, Лина не могла быть иллюзией. Алекс знал, что Она самая живая во всей бесконечности миров.
И все же несколько месяцев его не тянуло к зеркалу. Он почти знал, что больше никогда не увидит Лину. Ее поймали, Она умерла. С внезапным выздоровлением Алекса поздравила даже какая-то старая родственница, которую в последний раз он видел в глубоком детстве. По иронии судьбы, ее тоже звали Линой, но это была не прекрасная гордая Лина зимнего мира, а ворчливая старуха, трусливая и гадкая, потому что при каждом звонке она непременно упоминала, что священное зеркало необходимо уничтожить и говорила это таким дребезжащим и противным голосом, что в ответ хотелось просто наорать и бросить трубку. Только родители, к досаде Алекса, всегда были предельно вежливы с ней.
Через полгода после последнего пробуждения Алекса, он был уверен, именно по зову этой глупой родственницы, в дом с обыском нагрянула полиция, которой сообщили, что в особняке хранится украденное из музея антикварное зеркало.
Алекс путался под ногами у полицейских, отвлекая их внимание от чердака, пока грубый толчок ногой под бок не заставил его упасть на лестницу. Реальность стала расплываться перед глазами, и все же больно почти не было. «Ты преступник, ты вор! Где зеркало?!», - шипел подошедший к нему полицейский. «Не скажу!» - кричал Алекс так, чтоб его слышал весь дом. – «Вы не притронетесь к нему… К Ней! Больше не притронетесь!»
Две пары рук грубо схватили его за плечи, подняли с пола и толкнули к стене. Алекс чувствовал, что тело больше не повинуются ему, какой-то кусок жесткой ткани врезался в уголки губ, заставляя их кровоточить, но кричать и биться было уже невозможно, поэтому он просто смотрел, как его вели сначала по припорошенной осенними листьями и снегом улице, затем по какому-то темному коридору. «Ты вор, ты преступник, отдай нам Ее!», - шептали во тьме странные голоса, и полицейские принимали очертания уже знакомых карликов ядерного мира.
«Он посмел украсть Ее! На костер его за это! На костер!» - руки Алекса в одночасье оказались связанными, и, дрожа от холода, Алекс прижался к деревянному столбу, к которому его подвел один из полицейских. Напротив него на таком же столбе, только обгоревшем и окровавленном, виднелись останки страшного мужчины – того самого святого или демона его мира. На других столбах, Алекс узнавал многих своих знакомых, скованных и распятых. Кажется, он даже узнал кого-то из одноклассников, но почему-то ему уже не было ни страшно, ни больно, словно все чувства навсегда погасила вечная зима. Ему было почти все равно (но снова только «почти»!), что черепа злобно скалились, а карлики и полицейские в безумной пляске резвились напротив костра. Только брала досада – глупый конец для могучего мага. Или достойный для школьника?..
«Гори, гори! Веселись, веселись!» - напевали под звуки бубнов, барабанов и труб маленькие палачи. Их голоса сливались с воем вьюги и треском разгорающегося огня, а Алекс бессмысленно глядел в серое небо и все силился понять, где же заканчивалась реальность на грани бреда и начинался бред на грани реальности.
Ты сдаешься?..
«Конечно же, нет», - хотелось откликнуться Алексу на невидимый голос. Ее голос, голос почти мертвой и все же еще живой. Он тщетно попытался освободить руки, чувствуя, как огонь подбирается к его ногам, представляя на месте веревок больничные провода. Но слепая безнадежность не отпускала.
Ты не сбережешь нашу реальность?
«Сберегу, сберегу!» Алекс ощущал, как из-под саднивших ногтей сочится кровь, но продолжал царапать столб и веревки под безудержный смех уродливых жертв ядерной катастрофы, так похожих на демонические силы, так похожих на толпу его мира. И все же тщетно.
Ты выдумал себя могучим магом, ты можешь спасти мир. Спаси его! Быстрее!
«Спасу! Отдам любую другую реальность, но спасу!» За один страшный крик боли Алексу, наконец, удалось разорвать веревку-змею, за другой страшный крик боли – броситься в огонь, сквозь огонь, сквозь стаи этих уродливых, разбежавшихся в испуге мутантов, чтобы спасать настоящих людей. Спасать Ее близких.
- Не отдам! Никому, никогда не отдам. Это мой мир! – вырвался из его груди беззвучный крик. И он научился резать веревки, топтать лица врагов, почти не чувствуя, как хлопья снега, словно осколки стекла, ранят руки. Впиваются тысячами игл-отражений, воспоминаний, чувств, мыслей, проникая глубже самого сердца – в ядро души. Ядро… Ядерное, готовое взорваться….
- Алекс, Алекс, очнись!
- Не отдам, говорю, не отдам! – Алекс резко поднялся, обнимая руками разбитое зеркало и дикими глазами обводя сбежавшихся на крики родственников и полицейских. Младший брат плакал на руках матери под тихие напевы колыбельной, а за спиной испуганного отца, мерзко улыбаясь, стояла сгорбленная старуха, в которой Алекс с отвращением узнал свою дальнюю родственницу Лину. Один из полицейских извинился, сославшись на ложный вызов, и помог родителям утихомирить обезумевшего ребенка.
Несмотря на протесты Алекса, на следующий день зеркало выбросили. Еще через день скоропостижно умерла Лина.
С тех пор Алекс больше никогда не видел солнца. И не видел Ее.
* * *
Слишком мутная поверхность зеркала манила. Звала тысячами отражений, воспоминаний, чувств, мыслей, проникая глубже самого сердца – в ядро души. Ядро… Ядерное, готовое взорваться….
Лина снова бредила. Врачи, к которым ее регулярно водил отец в коротких промежутках жизни между бесконечными снами, говорили, что бессильны спасти ее от этого бреда. Видения Лины были похожи на выложенную в форме снежинки мозаику – отрывочные образы сплетались в узор-звезду, такую на вид тонкую-тонкую, хрупкую-хрупкую – вот-вот расколется – такую, что, подобно любой мечте, тает, не успевая коснуться рук.
Лина с детства любила зеркала. Каждый раз, когда она слышала, как мать тихим напевом колыбельной убаюкивает ее младших сестер, она, переполненная чувствами, бежала в свою комнату и искала старое, давно забытое всеми зеркало.
Всматриваясь в блестящую гладь, Лина никогда не могла увидеть свое отражение. Ей мерещились взрывы, снежные хлопья, уносимые бешено штормящим ветром, какие-то камни, раздробленные на тысячи островков посреди белого моря, и Он. Лина, конечно же, не знала, кто Он такой. Просто у нее и у Него были похожие лица, но Он казался отчаяннее, обреченнее. Она уважала Его. Даже не зная Его имени. Даже не зная Его прошлого и настоящего. Лина чувствовала, что Он один во всем этом погребенном под снегом мире не боялся стихии. И почему-то восхищалась Им.
Но, когда Лина неподвижно смотрела Его судьбу в зеркале, подобно старому кино, ей становилось до боли страшно за Него. «Почему ты должен быть один?» - шептала она, прикасаясь к зеркалу холодными пальцами.
Эти сны продолжались несколько лет.
- Его зовут Алекс, - сказал однажды дед Лины, обнаружив внучку сидящей на полу перед зеркалом. – Ты не помнишь? Он спас всех нас. Только не приближайся к зеркалу, а то утонешь в нем и все повторится. Он бы этого не хотел…
- Кто Он такой? – спросила Лина, будучи не в силах отвести взгляда от зеркала.
- Наверное, ты сама. Ты же можешь видеть только свое отражение, - добродушно ответил дедушка, выводя девочку из комнаты.
За окном весело светило солнце, освещая разноцветные каменные дома и молодые деревья. Сегодня оно прерывало чей-то первый и чей-то последний сон.
URL записи
18.05.2010 в 18:34
Пишет Maximilien:# 173 [Зеркало]
Сюр. Бред. Поток сознания. Почти сонгфик на песню Дома Кукол "Ядерная зима". Написан по мотивам заявки с ориджинал-феста. Посвящается дорогому человеку, который знает, что это посвящается ему.
Зеркало.
Зеркало
Слишком острые осколки разбитого зеркала ранили руки. Впивались тысячами игл-отражений, воспоминаний, чувств, мыслей, проникая глубже самого сердца – в ядро души. Ядро… Ядерное, готовое взорваться….
Алекс снова бредил. Врачи, к которым его регулярно водила мать в коротких промежутках жизни между бесконечными снами, говорили, что бессильны спасти его от этого бреда. Видения Алекса были похожи на выложенную в форме паутины мозаику – отрывочные образы сплетались в узор-сетку, такую на вид тонкую-тонкую, хрупкую-хрупкую – вот-вот порвется – такую, что, подобно любой надежной ловушке, не отпускает жертву до конца.
Алекс с детства боялся зеркал. Каждый раз, когда он слышал, как мать тихим напевом колыбельной убаюкивает его младшего брата, он срывался, бежал на чердак и искал старое, давно забытое всеми треснутое зеркало.
Всматриваясь в блестящую гладь, Алекс, как ни силился, не мог увидеть себя. Ему мерещились взрывы, снежные хлопья, уносимые бешено штормящим ветром, какие-то камни, раздробленные на тысячи островков посреди белого моря, и Она. Алекс, конечно же, не знал, кто Она такая. Просто у него и у Нее были похожие лица, но Она казалась смелее и отчаяннее. Он уважал Ее. Даже не зная Ее имени. Даже не зная Ее прошлого и настоящего. Алекс чувствовал, что Она одна во всем этом погребенном под снегом мире не боялась стихии. И почему-то восхищался Ею.
Но, когда Алекс неподвижно смотрел Ее судьбу в зеркале, подобно старому кино, ему становилось как-то тоскливо страшно за Нее, будто сознание пронизывала полная безысходности и отчего-то очень навязчивая мысль: «Она ведь одна не боится. Совсем одна…» . Тогда Алекс касался губами зеркала, надеясь хотя бы своим дыханием согреть ее посиневшие от стужи руки.
Эти сны продолжались несколько лет. Родители нередко находили Алекса в бессознательном состоянии на полу перед зеркалом. Как-то раз они даже спрятали зеркало, но Алекс неведомым образом отыскал его ночью в потемках, и тогда стало ясно: мир-за-гранью-зеркала уже не отпустит его. Но выбрасывать предмет боялись – это считалось дурной приметой.
И сны вновь продолжались.
В тех причудливых картинах, в которых реальность отражала выдумку, а выдумка – реальность, Алексу однажды удалось выдумать себя. Себя не из этого мира, а из того, по-ту-сторону. Это уже был не застенчивый старшеклассник-отличник, которого девчонки за глаза дразнили «ботаником» и «занудой», а другие мальчишки сторонились, называя «чокнутым», но могучий маг, знавший все тайны мироздания. Еще Алекс придумал себе, что сумеет спасти этот погибающий в ядерной пыли мир. И тогда Она впервые явилась к нему не как далекий призрак, но как живой человек. Почти живой. В этой нереальности все было на грани «почти».
Вроде бы Ее звали Линой, но Алекс не помнил точно, так как в свисте бесконечных вьюг, в остервенении взрывов и вое испуганных волков и собак все имена давно затерялись. Она поочередно подводила его к заброшенным, наполовину выжженным домам – так странно смотрелись эти пепелища в объятьях зимы, словно случайно вклинившиеся в стаю лебедей галки, - и Алекс с удивлением узнавал в них дома своих соседей, родительский особняк, школу. Что-то липкое, густого темно-красного цвета стекало с дверей, и он поспешно отворачивался, интуитивно ощущая, что это что-то, в чем была испачкана деревянная поверхность, не нужно помнить.
Раз оглянувшись, Алекс заметил, что в глубине улицы горел костер. Какие-то странные люди: то ли карлики, то ли уродливые дети плясали вокруг него, возводя руки к небу в молитвенном жесте, а в центе костра, подобно языческому богу, возвышался страшный мужчина средних лет. Алекс припомнил в нем кого-то то ли из святых, то ли из демонов своего мира – в детстве он видел до боли похожие лица на иконах и старинных картинах в музее, но имен вспомнить не мог. И что хуже - совсем не мог спасти этого сурового человека, чья плоть уже начинала принимать оттенок угля и пепла. А карлики все метались из стороны в сторону, выполняя причудливые акробатические трюки, и указывали пальцами на двух людей.
Неожиданно Лина схватила Алекса за руку.
- Бежим отсюда, они увидели тебя, значит, теперь убьют, - послышался ее сбивчивый шепот.
Алекс покорно последовал за девушкой, пробиваясь сквозь плотную завесу из снега. Он не чувствовал ни опасности, ни погони, просто запомнил, что затем были снег, Ее кровь, его кровь, снова снег, взрыв, костер, тьма… смерть?..
* * *
Пробуждение было болезненным. Алекс ощущал, что все его тело опутывают шипящие змеи, плотно сжимая кольца, стягивая грудь, словно прочными ремнями, не давая дышать. Он боялся шевелить пальцами – вдруг змеи укусят и в то же время мучительно хотел изогнуться, вырваться, разорвать эти ядовитые веревки и, вдохнув полной грудью, бежать туда, где его ждут, где нужна его помощь. Прямо сейчас.
- Он пришел в себя, успокойтесь, мадам. Теперь все будет нормально.
Послышались негромкие всхлипы и рыдания. Чей-то крик.
Алекс открыл глаза и тут же зажмурился от неожиданной вспышки яркого света. Минуту спустя, вновь открыв глаза, он досадливо поморщился – слишком явственно в нос ударил резкий запах лекарств. Несколько фигур в опасно белом, как снега ядерной зимы, суетились вокруг постели, к которой он был прикован не змеями – ремнями. Нет, то были обычные провода. Алексу хотелось дернуться, чтоб ударило током, чтоб сознание вновь вернуло картины другого мира, но вид упавшей на колени перед кроватью матери резко остановил неосторожный порыв. И все же и мать, и врачи в момент пробуждения казались Алексу даже уродливее тех странных карликов Ее мира. Мира Лины.
К вечеру Алекса выписали. Как он позднее выяснил, на этот раз он провел во сне дольше времени, чем обычно, - почти трое суток, поэтому на второй день его срочно доставили в больницу. Алекса раздражали эти глупые попытки вырвать его из той единственной реальности, в которой он чувствовал себя нужным. Сдаться и смириться - означало проиграть этим исчадьям ядерных катастроф, суетящихся в плясках вокруг первобытных костров, а что еще хуже - поверить безобразным врачам в белых халатах, пахнущих чужой болью. Поверить в то, что увиденный мир – лишь галлюцинация. И Она – иллюзия. Нет, Лина не могла быть иллюзией. Алекс знал, что Она самая живая во всей бесконечности миров.
И все же несколько месяцев его не тянуло к зеркалу. Он почти знал, что больше никогда не увидит Лину. Ее поймали, Она умерла. С внезапным выздоровлением Алекса поздравила даже какая-то старая родственница, которую в последний раз он видел в глубоком детстве. По иронии судьбы, ее тоже звали Линой, но это была не прекрасная гордая Лина зимнего мира, а ворчливая старуха, трусливая и гадкая, потому что при каждом звонке она непременно упоминала, что священное зеркало необходимо уничтожить и говорила это таким дребезжащим и противным голосом, что в ответ хотелось просто наорать и бросить трубку. Только родители, к досаде Алекса, всегда были предельно вежливы с ней.
Через полгода после последнего пробуждения Алекса, он был уверен, именно по зову этой глупой родственницы, в дом с обыском нагрянула полиция, которой сообщили, что в особняке хранится украденное из музея антикварное зеркало.
Алекс путался под ногами у полицейских, отвлекая их внимание от чердака, пока грубый толчок ногой под бок не заставил его упасть на лестницу. Реальность стала расплываться перед глазами, и все же больно почти не было. «Ты преступник, ты вор! Где зеркало?!», - шипел подошедший к нему полицейский. «Не скажу!» - кричал Алекс так, чтоб его слышал весь дом. – «Вы не притронетесь к нему… К Ней! Больше не притронетесь!»
Две пары рук грубо схватили его за плечи, подняли с пола и толкнули к стене. Алекс чувствовал, что тело больше не повинуются ему, какой-то кусок жесткой ткани врезался в уголки губ, заставляя их кровоточить, но кричать и биться было уже невозможно, поэтому он просто смотрел, как его вели сначала по припорошенной осенними листьями и снегом улице, затем по какому-то темному коридору. «Ты вор, ты преступник, отдай нам Ее!», - шептали во тьме странные голоса, и полицейские принимали очертания уже знакомых карликов ядерного мира.
«Он посмел украсть Ее! На костер его за это! На костер!» - руки Алекса в одночасье оказались связанными, и, дрожа от холода, Алекс прижался к деревянному столбу, к которому его подвел один из полицейских. Напротив него на таком же столбе, только обгоревшем и окровавленном, виднелись останки страшного мужчины – того самого святого или демона его мира. На других столбах, Алекс узнавал многих своих знакомых, скованных и распятых. Кажется, он даже узнал кого-то из одноклассников, но почему-то ему уже не было ни страшно, ни больно, словно все чувства навсегда погасила вечная зима. Ему было почти все равно (но снова только «почти»!), что черепа злобно скалились, а карлики и полицейские в безумной пляске резвились напротив костра. Только брала досада – глупый конец для могучего мага. Или достойный для школьника?..
«Гори, гори! Веселись, веселись!» - напевали под звуки бубнов, барабанов и труб маленькие палачи. Их голоса сливались с воем вьюги и треском разгорающегося огня, а Алекс бессмысленно глядел в серое небо и все силился понять, где же заканчивалась реальность на грани бреда и начинался бред на грани реальности.
Ты сдаешься?..
«Конечно же, нет», - хотелось откликнуться Алексу на невидимый голос. Ее голос, голос почти мертвой и все же еще живой. Он тщетно попытался освободить руки, чувствуя, как огонь подбирается к его ногам, представляя на месте веревок больничные провода. Но слепая безнадежность не отпускала.
Ты не сбережешь нашу реальность?
«Сберегу, сберегу!» Алекс ощущал, как из-под саднивших ногтей сочится кровь, но продолжал царапать столб и веревки под безудержный смех уродливых жертв ядерной катастрофы, так похожих на демонические силы, так похожих на толпу его мира. И все же тщетно.
Ты выдумал себя могучим магом, ты можешь спасти мир. Спаси его! Быстрее!
«Спасу! Отдам любую другую реальность, но спасу!» За один страшный крик боли Алексу, наконец, удалось разорвать веревку-змею, за другой страшный крик боли – броситься в огонь, сквозь огонь, сквозь стаи этих уродливых, разбежавшихся в испуге мутантов, чтобы спасать настоящих людей. Спасать Ее близких.
- Не отдам! Никому, никогда не отдам. Это мой мир! – вырвался из его груди беззвучный крик. И он научился резать веревки, топтать лица врагов, почти не чувствуя, как хлопья снега, словно осколки стекла, ранят руки. Впиваются тысячами игл-отражений, воспоминаний, чувств, мыслей, проникая глубже самого сердца – в ядро души. Ядро… Ядерное, готовое взорваться….
- Алекс, Алекс, очнись!
- Не отдам, говорю, не отдам! – Алекс резко поднялся, обнимая руками разбитое зеркало и дикими глазами обводя сбежавшихся на крики родственников и полицейских. Младший брат плакал на руках матери под тихие напевы колыбельной, а за спиной испуганного отца, мерзко улыбаясь, стояла сгорбленная старуха, в которой Алекс с отвращением узнал свою дальнюю родственницу Лину. Один из полицейских извинился, сославшись на ложный вызов, и помог родителям утихомирить обезумевшего ребенка.
Несмотря на протесты Алекса, на следующий день зеркало выбросили. Еще через день скоропостижно умерла Лина.
С тех пор Алекс больше никогда не видел солнца. И не видел Ее.
* * *
Слишком мутная поверхность зеркала манила. Звала тысячами отражений, воспоминаний, чувств, мыслей, проникая глубже самого сердца – в ядро души. Ядро… Ядерное, готовое взорваться….
Лина снова бредила. Врачи, к которым ее регулярно водил отец в коротких промежутках жизни между бесконечными снами, говорили, что бессильны спасти ее от этого бреда. Видения Лины были похожи на выложенную в форме снежинки мозаику – отрывочные образы сплетались в узор-звезду, такую на вид тонкую-тонкую, хрупкую-хрупкую – вот-вот расколется – такую, что, подобно любой мечте, тает, не успевая коснуться рук.
Лина с детства любила зеркала. Каждый раз, когда она слышала, как мать тихим напевом колыбельной убаюкивает ее младших сестер, она, переполненная чувствами, бежала в свою комнату и искала старое, давно забытое всеми зеркало.
Всматриваясь в блестящую гладь, Лина никогда не могла увидеть свое отражение. Ей мерещились взрывы, снежные хлопья, уносимые бешено штормящим ветром, какие-то камни, раздробленные на тысячи островков посреди белого моря, и Он. Лина, конечно же, не знала, кто Он такой. Просто у нее и у Него были похожие лица, но Он казался отчаяннее, обреченнее. Она уважала Его. Даже не зная Его имени. Даже не зная Его прошлого и настоящего. Лина чувствовала, что Он один во всем этом погребенном под снегом мире не боялся стихии. И почему-то восхищалась Им.
Но, когда Лина неподвижно смотрела Его судьбу в зеркале, подобно старому кино, ей становилось до боли страшно за Него. «Почему ты должен быть один?» - шептала она, прикасаясь к зеркалу холодными пальцами.
Эти сны продолжались несколько лет.
- Его зовут Алекс, - сказал однажды дед Лины, обнаружив внучку сидящей на полу перед зеркалом. – Ты не помнишь? Он спас всех нас. Только не приближайся к зеркалу, а то утонешь в нем и все повторится. Он бы этого не хотел…
- Кто Он такой? – спросила Лина, будучи не в силах отвести взгляда от зеркала.
- Наверное, ты сама. Ты же можешь видеть только свое отражение, - добродушно ответил дедушка, выводя девочку из комнаты.
За окном весело светило солнце, освещая разноцветные каменные дома и молодые деревья. Сегодня оно прерывало чей-то первый и чей-то последний сон.
URL записи
@темы: Цитатник